Коллекция - Страница 73

Вера Леонидовна (а Кира не сомневалась, что фотографии сложила в альбом именно она) составляла семейный фотоархив очень тщательно, следя за хронологией. На первой странице были самые поздние снимки, на следующей — чуть более ранние, и с каждой фотографией время словно бы текло вспять. Кира и Стас становились все меньше и меньше, Кира вернулась в коляску, в пеленки, затем пропала, следом, несколько страниц спустя, исчез и Стас. Свадьба родителей, улыбающиеся лица гостей, молоденькая тетя Аня, худенькая и хорошенькая с букетом роз, молодой дядя Ваня с пышными усами, дед, все еще с лысиной, утирающий слезы, бабушка, красивая, надменная и подтянутая, сжимающая тонкие губы. Рая Ларионова и Костя Сарандо, гуляющие по городу, целомудренно держась за руки. Рая-студентка в смешном старомодном плаще. Рая-выпускница в белом фартуке и с белыми бантами, Рая-школьница, Рая, становящаяся все меньше и все беззаботней, дед с бабкой, молодеющие с каждой страницей, и вместо дедовской лысины появляется буйная шевелюра, а бабка становится все стройнее и все привлекательней. Вот и свадебная фотография. Все больше незнакомых лиц, из взрослых становящихся детскими. Военные фото. Разбомбленный город, руины собора, бескрайняя черная гарь степи. Пятеро девушек, серьезно улыбающихся из-под лихо заломленных набок пилоток, и среди них с трудом узнаваемая Вера Леонидовна, совсем молоденькая, темноволосая и пухлогубая. Снова Вера и еще какая-то девушка, выглядывающие из окошка занятного старинного автобуса с надписью «Петрова — Город». И опять они, снятые по пояс, мечтательно улыбающиеся куда-то вдаль, прижавшись щека к щеке. Большие броши, смешные шляпки-мисочки. Кира перевернула фотографию. На обороте почти выцветшим почерком было написано:

На память Веруле от Таси. 19… г.

Последней Кире попалась бледная пожелтевшая фотография, где две малышки в пышных коротких платьицах стояли на фоне фонтана, держась за руки и очень серьезно глядя в объектив. На обороте была сделана надпись размашистым малоразборчивым почерком:

Снимались Верочка Нефедова и Тасенька Ксегорати.

— Так-так, — пробормотала Кира, — наезжала на папу, что он греческих кровей, а сама с гречанкой дружила. Или тебе эта Тасенька чем-то насолила? А, бабуля?

Ответа она, разумеется, не получила.

И это было хорошо.

Еще раз вглядевшись напоследок в серьезное детское личико, казавшееся, несмотря на свою серьезность, необычайно милым и обаятельным и еще ничем не напоминавшим ту язвительную и склочную женщину, которую она помнила, Кира перевернула страницу. Фотографий больше не было, а сама страница, равно как и следующая, были частично ободраны и верхний слой бумаги висел лохмотьями, словно до этого страницы были плотно склеены, и кто-то их грубо разъединил, не заботясь о сохранности альбома.

Вздохнув, она закрыла его, но тут же снова открыла, отыскала нужную страницу и вытащила фотографию деда, на которой он был снят крупным планом, сидя за столом с каким-то приятелем или знакомым, попавшим в объектив лишь кончиком носа и частью подбородка и протянутой над столешницей рукой с сигаретой. Волосы деда уже отступили на виски и затылок, давая простор гладкой, блестящей лысине, повернутое в профиль лицо усмехалось, в уголке глаза собрались лучики морщин. Седоватые усы казались очень жесткими и колючими.

— Жив ли ты, деда Вася, или нет? — вполголоса спросила Кира у навечно застывшей добродушной дедовской усмешки. — Говорят, ты ее любил… Не понимаю, за что ты мог ее любить.

Закрыв альбом, она несколько минут просидела, отрешенно глядя на слегка отклеившийся край обоев под потолком. Ее руки апатично лежали на подлокотниках кресла — непривычное для них состояние. Они привыкли порхать в воздухе, ткать в нем замысловатые фигуры, постоянно быть чем-то занятыми, и полное бездействие раздражало их. Вскоре правая рука чуть шевельнулась, словно сама по себе, взмыла над подлокотником и щелкнула пальцами. Кира вскочила, отчего кулон, висевший на ее шее, мягко и холодно стукнул по груди, и, подойдя к шкафу, вытащила из него один из привезенных из Симферополя пакетов. Действуя быстро и деловито, расстелила на журнальном столике газету, разложила пластилин и старые самодельные резцы, поставила диск Энии и плюхнулась в кресло. Пальцы взяли кусок пластилина и начали разминать его — плавные, привычные движения, и вскоре она погрузилась в них целиком, отключаясь от окружающего мира, как бывало всегда, если в голове появлялась особо удачная задумка. Сейчас это была пещерка, прикрытая легкой занавесью из плюща, — и это пока только начало, потому что постепенно появится еще что-то — всегда появлялось что-то еще… Сначала пластилин, потом глина. Будет очень красиво. Возможно, это будет аромолампа, возможно, что-то другое, но, так или иначе, будет очень красиво. Пещерка, грот, изящные листья… цвета она продумает позже…

Ее пальцы принялись за дело, и теперь их движения были четкими, умными, вдохновенными, и обычная суматошность исчезла бесследно, и пластилин послушно принимал под ними нужную форму — казалось, он сам стремится переродиться в задуманное творение, и пальцы лишь помогают ему, не давая сбиться с пути…

Чья-то тяжелая ладонь легла ей на плечо, и Кира, испуганно вскрикнув, вскинулась в кресле, и человек, стоявший рядом, отшатнулся, похоже, испугавшись не меньше нее, и стукнулся о другое кресло, которое лениво повернулось, словно приглашая сесть.

— Черт!.. что ж ты так орешь?!..

— Елки, Стас! — она расслабленно осела обратно и откинулась на спинку кресла, шумно выдохнув. — Ты меня перепугал! Откуда ты тут взялся?! Ты уже пришел?