Коллекция - Страница 11

— Да. Он поочередно заводил нас на глубину, а потом просто отталкивал и отплывал далеко в сторону. И говорил — плыви! И мы плыли — чего ж было делать! Сразу — и на всю жизнь.

— Самый лучший способ обучения, я считаю, — заметил Стас, внимательно наблюдая, как ее руки со знанием дела иллюстрируют в воздухе рассказ. — Куда дальше?

Она махнула на узкую разбитую дорожку, нырявшую в большой старый двор, больше похожий на парк. Дома, окружавшие его, тоже казались невероятно старыми, особенно небольшая двухподъездная трехэтажка, тарелки-антенны на крыше которой выглядели совершенно нелепо. Во дворе царил легкий полумрак — огромные акации, тополя и платаны, намного превышавшие стоявшие рядом пятиэтажки, заслоняли небо, и на покрытой ярко-зелеными стрелками молодой травы земле, колыхались тени. По краям двора росли, причудливо изогнувшись, айвовые деревья, а дальше пространство между двумя, стоявшими почти под углом друг к другу домами заполняли плотные и коренастые ореховые деревья, помахивающие уже большими овальными листьями. С торцов дома были обсажены черешней, вишневыми деревьями и алычой, и вишни уже кудрявились снежно-белыми цветами. Большие дороги с их пылью и выхлопными газами, были далеко, и в воздухе разливался тонкий, еще не нарушенный резкими запахами готовящихся в домах блюд, едва уловимый аромат. В палисадниках качались распускающиеся бутоны нарциссов, а гиацинты только-только тянули к небу толстые мясистые стебли.

По углам двора стояло несколько старых, чиненных-перечиненных скамеек. Еще две, сооруженные из распиленного вдоль толстого ствола платана, примостились возле врытого в землю железного стола. Неподалеку от них пронзительно повизгивали старые разболтанные железные качели, на которых раскачивалась, болтая ногами, девчушка со множеством перехваченных цветными резинками русых хвостиков и торчащей изо рта пластмассовой ножкой «чупа-чупса».

Несмотря на ранний час почти все скамейки были заняты — и пожилыми, и относительно молодыми, и уже велись многомудрые разговоры, и таял в утреннем воздухе сигаретный дым, и шелестели страницы газет и журналов, и кто-то уже спорил, а кто-то смеялся, и приглушенными голосами передавались последние сплетни, и через двор катили коляски две молодые мамаши, и слышался мелодичный многообещающий звон бутылок в чьей-то авоське, и в густых зарослях сирени хрипло страдали коты, а один, очевидно самый толстый во дворе, развалился возле одной из скамеек с видом полного изнеможения, и сидевший на этой скамейке старичок в очках бросал голубям, таким же толстым, как и кот, раскрошенный хлеб, и голуби лениво подбирали его, топчась и по земле, и по ботинкам старичка, и по коту, который не обращал на них ни малейшего внимания, и задумчиво скребущая задней лапой за ухом мохнатая дворняжка тоже не обращала на них ни малейшего внимания, разглядывая кота с сонным презрением. На одной половине железного стола азартно играли в нарды, попивая пиво, на другой — со строгой сосредоточенностью передвигали по клеткам шахматные фигуры. Из распахнутых окон одной из пятиэтажек летели несчастные голоса героев очередного бразильского сериала. Другие окна на украинском языке расписывали достоинства очередной водки. Где-то радио выпевало что-то отечественное и совершенно неразборчивое. Картина была уютной, невероятно мирной. Двор походил на безмятежное, укрытое в лесной чаще от всех ветров илистое озеро. Он казался местом, где никогда ничего не происходит. И именно на это место выходили окна их будущего дома. Полгода.

— Какой из домов? — негромко осведомился Стас, с любопытством разглядывая двор. Кира махнула рукой, и любопытство на его лице сменилось почти священным ужасом.

— Вот эта трехэтажка? Кира, ты шутишь? У нее такой вид, будто ее два века назад соорудили, не меньше!

— Не преувеличивай. Всего лишь в пятидесятых годах прошлого.

— Слабое утешение, — заметил Стас. — Если она так выглядит снаружи, то представляю, какова изнутри!

Кира выразительно пожала плечами, на ходу украдкой разглядывая сидящих во дворе. Как-никак соседи — судя по тому, как привычно и уверенно расположились на скамейках. Из молодых — только две мамаши с колясками, прочему контингенту давно перевалило за пятьдесят. Женщины — обычные кумушки, перебирающие ворох сплетен и просмотренных накануне телепрограмм, фильмов и сериалов. Только одна из них, аккуратно одетая дама лет семидесяти с чуть подсиненными волосами казалась фигурой резко индивидуальной и примечательной — то ли потому, что, сидя чуть отдельно, внимательно читала какую-то книгу, покуривая сигаретку, то ли из-за отсутствия во всем ее облике суетливости и житейского любопытства, насквозь пронизывавших сидящих рядом женщин, то ли из-за лежавшей у ее ног красивой восточноевропейской овчарки, которая, насторожив уши, обшаривала окрестности цепким взглядом профессионального телохранителя.

Другой примечательной фигурой во дворе был один из шахматистов, в паузах между игрой, когда противник раздумывал над очередным ходом, читавший газету. Ему, очевидно, было лет шестьдесят, а большие дымчатые очки, за которыми скрывались его глаза, накидывали на этот возраст еще пяток лет. Волосы на его голове были острижены так коротко, что человек казался лысым. Сидел он очень прямо, расправив плечи, и во всей его осанке чувствовалось нечто величественное и надменное, несмотря на то, что на нем был довольно-таки старенький мешковатый плащ. Лицо шахматиста было чисто выбрито, лоб рассечен глубокими морщинами. В зубах у человека торчала сигара, и над шевелящимся от легкого ветерка газетным листом плыли густые клубы дыма. Прислоненная к скамейке, рядом с ним стояла трость, и Кира вдруг отчего-то подумала, что, верно, так и выглядел бы славный шотландец майор Мак-Наббс многие годы спустя после окончания экспедиции в поисках капитана Гранта, ушедший на заслуженный отдых. Одежду бы только сменить. Эта мысль показалась ей невероятно смешной, и она, не сдержавшись, хихикнула. Поскольку путь их пролегал совсем неподалеку от игрального стола, смешок был услышан, и дымчатые очки покосились на нее. Но Кира тут же поняла, что привлек их отнюдь не смешок. Она готова была поклясться, что «Мак-Наббс» сквозь темные стекла внимательно разглядывает ее ноги. И когда они уже отошли от стола, ее догадка превратилась в уверенность, поскольку другой шахматист с добродушной усмешкой сказал негромко: